Приятно поговорить с другим умным человеком

Ниже полный текст беседы

Сергей Николаевич и Антон Красовский

Главный редактор журнала Citizen K Сергей Николаевич создает самое необычное глянцевое издание - адресованное талантливому и любознательному молодому поколению. Журналист Антон Красовский испытывает к этому поколению беспросветный скепсис. Встреча состоялась в Католическое Рождество в ресторане Michael's.

Беседу записала Sascha
Фото Михаил Лаптев

Сергей Николаевич: Скажи, пожалуйста, а почему тебя так волнует вопрос, закроют или не закроют  Citizen K? Ты же у нас не в штате? "Что он Гекубе, что ему Гекуба"...

Антон Красовский: Ну, ты ж знаешь, я просто очень любопытный.

СН: Давай сразу определимся: нет, не закрывают и не продают. Слухи сильно преувеличены. Но ты знаешь, меня они даже порадовали: когда так нервно реагируют на твое присутствие, значит, ты кого-то задеваешь, значит, кого-то беспокоишь. А я знаю, что реальные тиражи Citizen K задевают очень многих моих коллег: те самые 35 тыс. экземпляров, которые расходятся подписчикам Коммерсанта вместе с газетой, -- это реальный аргумент в разговоре с рекламодателями, действующий гораздо сильнее, чем все мифические обзоры и обсчеты предполагаемых аудиторий, которыми так любят  козырять другие глянцевые СМИ.  К тому же наша периодичность  4 раза в год  позволяет иметь небольшую команду. Нам не надо содержать многочисленный и малоэффективный штат. Это в нынешней кризисной ситуации очевидное преимущество, которого мне не могут простить наши конкуренты. Отсюда повышенная нервность и разговоры, что Citizen уже закрылся или вот-вот закроется. Я давно работаю на журнальном рынке и хорошо знаю, кто чего стоит, какие у кого реальные тиражи и каков ежемесячный возврат глянцевой продукции. Цифры-то, в общем, грустные. Но все делают бодрый вид, что необыкновенно процветают. Наивные иллюзии! Ты-то сам как?

АК:  Мой-то личный кризис начался в 75-м году.

СН: Аккурат когда ты родился?

АК: (смеется) Вроде того. Мне всегда было как-то неловко, что у всех всё хорошо, а у меня кризис. Поэтому этот общечеловеческий мировой кризис стал своего рода оправданием моего -- персонального. Я не считаю кризис какой-то катастрофой -- наоборот. Кризис всегда влечёт за собой какие-то изменения. Я, например, пытаюсь найти какую-то "новую искренность" в контексте моего вечного резонерства.

СН: Со всех сторон твердят про "новую искренность".  У меня она ассоциируется исключительно с "осетриной второй свежести", которую подавали в небезызвестном романе. А как ее потреблять? С чем? Каковы последствия? По мне, так искренность не может быть ни новой, ни старой. Она или есть, или ее нет. Впрочем, иной раз без нее очень даже можно обойтись. Терпеть не могу эту комсомольскую прямолинейность: а теперь перед лицом своих товарищей я скажу тебе все в глаза... В этом мне всегда мерещилась какая-то душевная тупость и ограниченность.      

АК: Знаешь, я просто так устал от пустоты этих уёбищных нулевых, от бессмысленности, от мертвячины. Наш с тобой друг, основатель журнала ОМ Игорь Григорьев сказал мне недавно, что пришел как-то в клуб "Солянка" и упал там в обморок. У него было ощущение, что он находится в толпе живых мертвецов.  Не смейся, Игорь ничего не употребляет. Просто вот это поколение, плесенью зеленеющее в последние годы -- пусторожденный аппендикс, киста на теле истории. Как и поколение 1890-х, оно будет уничтожено следующим, великим и наглым народом, сгорит в собственном хлеву, который так тщательно сейчас выдаёт за Эрмитаж.

СН: И чем же они так плохи, эти нулевые? Ты-то сам делал, что хотел, печатался, где хотел, не очень перетруждался, даже мог путешествовать за счет какого-нибудь Conde Nast'a, не бедствовал, не голодал. Неужели все это было так ужасно, что ты ждешь-не дождешься, когда же это закончится. И начнется что-то другое. Что? Бесплатный суп из общего чана? Талоны на обувь раз в год?  "Времена не выбирают, в них живут и умирают". Не говоря уже о том, что "нулевые" -- это твоя молодость, твои надежды и мечты. Почему их надо непременно обзывать "уебищными"?

АК: Когда в 2002-ом я уходил из Vogue, у меня уже не было никаких иллюзий. Что касается "нулевых", то мне они не нравятся за то, что они заставили всех видеть в правде лишь заказуху и желтизну, а в заказухе - правду.  Это годы технологичной лжи. Так называемой лжи во благо, возведённой в абсолют. В жизни человечества это самое опасное время, ибо этим добродетельным враньем можно оправдать что угодно. И пытки, и убийства, и даже Петросяна.

СН: Перестань. Молодость -- это самое бездарное и несчастливое время. Сплошная зияющая рана комплексов, обид и тревог. Взрослым надо быть терпимее и великодушнее. Те молодые, кого я знаю, мне нравятся отсутствием внутренней агрессивности, мелочности, зависти. Они живут с ощущением, что им принадлежит этот мир. Благодаря Интернету они легко вступают в контакт, легко находят себе друзей или просто людей, близких по группе крови. Это так важно. Они живут, не обременяя себя сверхидеями и великими замыслами. Но стараются по мере отпущенных сил и возможностей проживать эту жизнь радостно, с удовольствием, без нытья и обид. И это здорово! У нас в России  всегда все виноваты -- власть, родители, начальство. Всегда есть кто-то, кто за все в ответе, кроме тебя самого. Все это издержки совка. И разве в нулевые, которые ты  так усердно клянешь, не появился целый ряд новых имен, каких-то свежих лиц, которые, безусловно, выражают время? Взять фильмы той же Валерии Гай Германики, Германа-младшего и Хржановского. Или прозу Михаила Шишкина, тексты Ивана Вырыпаева, спектакли Алвиса Херманиса и Дмитрия Чернякова.  А ведь все это дебютанты нулевых.    

АК: Блядь, Сереж. Ну что это за старперское оправдание ничтожества. Ты, право слово, как какой-то многоуважаемый шкаф, который с перепугу решил заговорить. Я тебе про поколенческий провал -- обыкновенное, неоднократно случавшееся уже в истории явление, а ты мне про WiMax и псевдоидеи. Ну всегда появлялись какие-нибудь новаторства, помогавшие людям общаться. Телеги, пароходы, дирижабли. Теперь -- вот -- оптиковолокно. Интернет. Ну дело ж не в этом. Дело в том, о чем и зачем общаются эти люди. Так вот, мой дорогой,  -- о ебле. Весь мировой интернет -- это порнуха и педофилия, скрашеная какой-то частной информацией.

"Пошла в ЦУМ, купила сумку. 2 месяца ее караулила и теперь -- повезло -- урвала!". Большинство же из перечисленных тобой имён, кроме разве что Гай Германики, люди сорокалетние. Это не то поколение, которое я имею в виду. Это люди, рожденные революцией. В душе у них -- золотник подлинности и пуд таланта. А вот Германика -- девочка подросток, не умеющая ни черта. Испортившая бесполезностью, бессюжетной тухлостью рулоны целлюлозы, единственным достоинством которых называют реалистичность. Да вот вам моя рожа на паспорте -- апофеоз реализма.

СН: А вот это я ненавижу! Этот тотальный полив всех и вся, за которым ничего нет, кроме профессиональной некомпетентности и душевной глухоты.  Я уже давно перестал задаваться вопросом, почему люди, которые претендуют на то, чтобы называться "критиками", так нелюбопытны и ленивы. Но хамский, снобистский тон, которым теперь принято говорить и о том же фон Триере, и о Гай Германике, не скрою, меня бесит. Главное, чтобы никто не заподозрил, что тебе действительно что-то может понравиться или что-то по-настоящему взволновать. Эти эмоции исключены из критического обихода навсегда. Как, впрочем, и обычная человеческая доброжелательность. Не говоря уже о профессиональном разборе!  Ледяная ирония, брезгливая мина -- вот главные  ингредиенты тех критических писаний, которые мне приходится по большей части читать и слышать. Только не говори, что это и есть "новая искренность". Лично меня от нее тошнит.           

АК: Просто ты во всём ищешь позитив. Сладость. Это твой такой специальный «николаевичевский» подход. Молодым везде у нас дорога. Почему? С какой стати-то?

СН: Я считаю, если на одиннадцать бездарностей приходится хотя бы один талант -- лучше поддержать всех, чем вообще ни одного. Не волнуйся, бездарность сломается и даст сбой на втором же дубле. А настоящий талант выживет, прорвется. Но, по крайней мере, ты не будешь казнить себя, что ты ничего для этого не сделал, никак не помог, не поддержал. Странно, что ты, человек, помнящий кучу стихов наизусть и знающий, какой кровью они все написаны, не хочешь этого понять. Тут мы не договоримся. Давай тогда лучше обсудим профессиональные темы. Что, на твой взгляд, сейчас происходит в современной журналистике?

АК: Ты знаешь, что я скажу -- ничего хорошего. Я считаю, что люди нашей профессии просто устали от того, чем они занимаются. Поэтому все сейчас находятся в поисках, ищут чего-то нового.  Хочется писать то, что думаешь, но не в блогах. Поэтому, кстати, и появился журнал "Русская жизнь". Сообщество единомышленников, так сказать. Митя Ольшанский, Дима Быков, Аркаша Ипполитов. Люди просто хотят вместе тусоваться и заниматься любимым делом. "Русская жизнь" -- это антология новой действительности, но он не является "новой искренностью", это всё- таки "старая искренность". "Дом ветеранов сцены", так сказать.

СН: Ну хорошо, а как ты думаешь, почему от вожделенных прежде Gucci и Pradа все устремились в "Гараж", на выставки Винзавода и Красного Октября? Тоже в поисках "новой искренности"?

АК: Да нет, мне кажется, что это связано с тем, что подходят к концу "нулевые". Ведь "нулевые" -- это время огромных денег. Деньги берутся из воздуха, точнее сказать, достаются из земли. Люди, у которых эти деньги есть, хотя бы ради приличия должны чем-то заниматься, скажем, фитнес, лыжи, яхты, да чем угодно... У этих людей рано или поздно появляются дети, и этих детей вроде как надо приучать к хорошему. Нанимают им всяческих мусье,  заставляют глазеть на Родченко. Все это от безделья. Все -- в кислоту.

СН: Ты говоришь про новый снобизм?

АК: Я бы не стал применять слово "снобизм" по отношению к этой биомассе. Им же сказано, что Dolce&Gabbana -- это модно, вот они и носят. Вот в '91-м в магазине M1 был Hugo Boss и все его носили, хотя никто и не понимал -- почему.

СН: Почему не понимал, у Hugo Boss всегда были отличные лекала. По себе знаю, костюмы сидят отменно.

АК: Батюшка, Сергей Игоревич, ну хватит уже лизать рекламодателям-то. Ты же знаешь, что я не об этом! Я говорю, что время сейчас наступает другое и ценности тоже меняются. В октябре в "Оружейной палате" Кремля проходил аукцион дома "Филлип де Пюри" (Phillips de Pury), продавали какую-то вот это модерн-арт дрянь. Кабакова и прочую мамышевмонровщину. За месяц до финансового кризиса был напечатан каталог с эстимейтом, а продано было лишь 2/3 всего каталога, причём, Кабакова с торгов сняли. Испугались, что не будет ни одного желающего. А это ж скандал! Короче, закончились бесконечные деньги, закончилось и современное искусство. Никто сейчас не станет рисковать и вкладывать немыслимые суммы во всякую дребедень. Недавно Алёна Ахмадуллина, сидя здесь за соседним столиком, сказала, что Александр Леонидович Мамут полетел в Эмираты самолётом Аэрофлота. А это уже о многом говорит... Пришло время отказываться. Сейчас сметётся всё наносное, истинное будет, как и прежде, а современное искусство, это всего лишь Pride of fucking dolce vita...

СН: Да ладно тебе! Каждый раз, когда я прихожу на Винзавод, то вижу толпы молодых людей в кедах, с рюкзачками за спиной -- они что-то смотрят, записывают, интересуются... И никакая эта не dolce vita, и на Дашу Жукову, в общем, плевать, -- ну Даша и Даша, -- а про существование г-на Мамута они ничего не знают. Им просто интересно, что происходит в мире, что происходит в чужих мозгах. Что нового нарисовал Бойс, как выглядят последние имиджи Синди Шерман, кто такой Ричард Принс? Им реально это все интересно. На волне этого интереса во-многом и существует Citizen K. Для многих из них наш журнал оказался как раз той территорией, где арт встретился с гламуром.   

АК: Вот-вот, и в этом смысле современная молодёжь продинамлена. На мой взгляд, нынешние молодые люди ничем не отличаются от молодёжи 60-х.  Тогда тоже все куда-то ходили, бесконечно трындели про Евтушенко, совершенно не понимая что он -- бес, конечно, хреновый поэт.  Это социальная потребность -- журнал модный написал, что открывается такая-то выставка, и это  тренд, а если тренд -- то всё, идём. Ну ты же помнишь, было время, когда в кино никто не ходил? А сейчас билетов не купить.

СН: Неужели?

АК: Да! Мне недавно захотелось сходить в кино, я взял билет на 9 утра, ожидая, что посмотрю фильм в пустом кинозале, но нет, даже в это время в кинотеатре были люди. Безработных становится всё больше...

СН: Я часто читаю твой блог. Много нытья, хандры, какие-то апелляции к телевизору, который я уже последние лет десять вообще не смотрю, но иногда вдруг попадаются тексты, от которых перехватывает дыхание, -- например, твое надгробное слово Римме Казаковой. Я так живо представил тогда вашу встречу в ресторане ЦДЛ, и ее, пожилую, пахнущую коньяком, и как она предложила разделить ее небогатое цэдеэловское застолье тебе, незнакомому парню, только чтобы не быть в этот вечер одной. И ты так все это описал и вспомнил, и нашел слова. И выбрал самые пронзительные ее стихи. За это я тебе могу простить, в общем, все. Честно говоря, мне дико жаль, что это остается в каких-то сетях. И никто не прочитает, кроме твоих френдов по ЖЖ. Да и то, уверен, что им еще долго надо объяснять, кто была Римма Казакова.               

АК: Да уж: некрологи -- мой конек.

СН: Вот и я про это. На живых ни любви, ни интереса не хватает. Несешь всякую пургу. Обижаешь, ранишь, походя, не глядя, не вникая. Идешь себе дальше. Никто не обязан знать, какой ты тонкий, душевный и добрый. Жлоб, хам и завистливый лузер, -- вот и весь сказ. Зачем, Антош! Зачем надо было так обрушиваться на ту же "Собаку Москва"? Ну, выпустили люди журнал, не чужие, кстати, тебе люди, питерцы. Ну, даже если журнал не очень, чего уж так заводиться и слюной брызгать?        

АК: Мне было очевидно, что мой материал вызовет именно такую реакцию, Ника Белоцерковская даже ради этого завела ЖЖ, что было мне крайне приятно. Я просто не понимаю, зачем делать откровенное говно, когда у тебя есть такие бабки и вкус. "Собака.СПб" -- хорошее издание, а к московской Собаке у меня есть профессиональные претензии -- должны быть трезвое соотношение цена-качество и мерила этого качества, о чём издатели столичной Собаки, кажется, забыли.

СН: А к "Citizen K" у тебя есть какие-либо претензии?

АК: Да, есть. Я уважаю твой журнал, потому что его делают очень профессиональные люди, и он выпускается в самом профессиональном отечественном ИД "Коммерсантъ". Мне вообще интересно работать только с двумя издательскими домами -- это "Коммерсантъ" и "Conde Nast", прошу занести это в протокол. Что до претензий, то "Citizen K" какой-то вялый по дизайну. Ты не ответственно к этому относишься. Хотя, возможно, тебе просто кажется, что он должен быть именно таким унылым...

СН: Не нравится, значит, не нравится. Чего тут спорить? Но я люблю макеты, где не чувствуется ни капли дизайнерского жира. Вообще с годами все больше начинаешь ценить бесстрастную строгость, лаконизм, немногословность. Пусть говорят за себя тексты, пусть громко и отважно восклицают фотографии, дизайнер должен молчать, и подавать реплики только, когда его спросят. И наш художник Катя Рерберг отлично почувствовала этот тренд. Чем меньше выразительных средств, игры с шрифтами и заголовками, тем лучше. К тому же, любой дизайнерский разгул припахивает временами первых кооперативов. На самом деле это жутко старомодно. Ну, хорошо, а кто тебе нравится по дизайну?

АК: С точки зрения картинки мне очень симпатичен Esquire, да и Митьку Барбанеля, его первого арт-директора я по-человечески люблю очень. А журнал Elle, например, мне не нравится вовсе. Я пишу только для "Citizen K"  и "Русской жизни", эти издания искренне уважаю.

СН: Что было самым восхитительным для тебя в прошедшем году?  

АК: Ничего не было. Совсем. Бывают такие годы, года время прошло, а вспомнить и нечего. Хотя у меня был один приятный экспириенс -- это моя поездка по трассе от Москвы до Владивостока. Путешествия для меня всегда очень запоминающиеся и значительные события. Очень люблю путешествовать, думаю, ты меня понимаешь.

СН: Я не большой любитель путешествий.

АК: Мне кажется, ты шутишь, ты же так много ездишь.

СН: Работа, работа... А самому куда-то тащиться совсем неохота. Из последних моих странствий -- самое запомнившееся -- это поездка в Исландию. Неописуемо красиво! Ледяное царство, из которого, так получилось, мы выбирались в последний день 13 часов. И какое же было облегчение почувствовать под собою земную твердыню материка, оказавшись в сонном, ночном Стокгольме после стольких часов, проведенных в аэропорту Рейкьявика. А еще был Пекин, открытие Олимпиады. Молочное туманное марево, в котором плавали золотые крыши Запретного города. И скалы острова Белль-Иль, такие же, как на картинах Клода Моне. Ничего не изменилось за сто пятьдесят лет! Но если говорить о главных впечатлениях ушедшего года -- это не страны, а люди. Было несколько интересных встреч -- Шарлотта Рэмплинг, Изабель Юппер, Джуд Лоу, Игорь Григорьев, Джулиан Шнабель, свадьба Степана и Лизы Михалковых, эпохальные похороны Ива Сен-Лорана. Вот где тебя не хватало с твоей любовью к некрологам.  

АК: А какой ты видишь свою карьеру?

СН: Я никогда специально не выстраивал свою карьеру. С 20 лет я делаю  журналы. Только это меня по-настоящему интересовало. Где-то я числился главным, где-то заместителем, где-то шеф-редактором. Название моей должности в трудовой книжке для меня не имело принципиального значения: я все равно знал, что буду делать то, что считаю нужным, то, что интересно мне самому. Как ни странно, эти условия игры всегда все принимали: и начальники, и подчиненные. Им нравилось, что есть сумасшедший, который готов пахать за всех и даже не требует при этом повышения зарплаты. Правда, потом спохватывались, понимая, что это уже не совсем их журнал.  Но было уже поздно! А уходил я только тогда, когда проект уже был для меня исчерпан. Ничего нового ни он для меня не мог открыть, ни я ему дать. И вот тогда подступали разные мысли об этой самой карьере, что нельзя скакать с места на место. Но и высиживать это место годами и десятилетиями мне было невмоготу. Тем более каждый раз на горизонте появлялись новые предложения, новые журналы, и я с радостью устремлялся на их зов. Вообще надо быть смелее, не бояться рисковать, начинать все сначала. Это заставляет быть в форме лучше, чем любые походы в World Class .

АК: А что же будет за этим? Будет январь?

СН: "Я ведь давно эту старую книгу читаю". Мне самому дико интересно, что будет дальше. Как все должно измениться, как поменяется лексика, стиль, ролевые модели. Мы все должны стать участниками и свидетелями целого переворота, сравнимого с тем, что произошел после Первой мировой войны. Ну, помнишь, когда все шлейфы и манто были отменены одним взмахом ножниц Коко Шанель. Так и сейчас, что-то принципиально новое должно произойти, причем во всех сферах -- в литературе, в искусстве, в моде. "И на развалинах Берлина начнется новая весна". Это Марлен Дитрих пела в 1945-ом. Что мы запоем завтра -- еще неизвестно. Но хотелось бы что-нибудь более оптимистичное, чем этот бесконечный скулеж про кризис, про того,  кого прикрыли или должны прикрыть...   

АК: Ты всегда живешь с предощущением "нового прекрасного". Я же, наоборот, утверждаю, что всё вернётся к прежнему ужасному. Все это время закат мы пытались выдать за рассвет, убеждая себя, что дальше будет еще лучше. И вот теперь он закончился. Всех ожидает одна ночь   

СН: Ты так боишься этой ночи?

АК: Я очень боюсь оказаться "вне времени". У тебя такого нет?

СН: "Есть внутренности жертв, чтоб о войне гадать, рабы, чтобы молчать и камни, чтобы строить". Эти стихи Мандельштама ты наверняка хорошо помнишь. Они как раз были написаны в разгар Первой мировой войны. Мой дорогой, надо бороться с самоощущением жертвы. Не говоря уж о том, что "кто чего боится, то с тем и случится. Потому что ничего бояться не надо".   

АК: Ты делаешь журнал для людей, которые моложе тебя, ты не чувствуешь, что уже несколько не соответствуешь?

СН: Конечно, я знаю, что мне 150 лет. И вовсе необязательно мне об этом напоминать. Ты не поверишь, я чувствую себя гораздо моложе многих "пожилых молодых людей", которых наблюдаю сейчас в нашей отрасли. Читаешь иные тексты, и первая мысль: "Боже, какие же они старые". Кажется, еще вполне себе молодые девушки и справные мужчины. А тоска такая накрывает, будто после визита Дома ветеранов сцены. Да и там публика повеселее. Так что, отвечая на твой вопрос, могу процитировать mot одной старой актрисы: "Вы не смотрите, что лицо у меня старое, зато тело как у шестидесятилетней". Я не боюсь оставлять насиженные места. Когда пойму, что "Citizen K"  может обойтись без меня, начну что-нибудь другое, какие-нибудь "Столицы и усадьбы" или "House&Garden". Я сейчас так увлечен разными садами, парками и аптекарскими огородами. Уверен, что мог бы получиться потрясающий журнал.

АК: А уехать отсюда ты никогда не хотел, не замучился жить в России?

СН: Уехать, чтобы что..? Просто жить, "смотреть на небо и молиться Богу"?  Нет, я люблю работать. А там работы для меня нет. Конечно, можно засесть у моря писать книжку, любоваться на закаты и восходы где-нибудь на Сан-Мало или в Динаре (больше всего люблю во Франции Бретань). Ну, в общем, можно то же самое делать и у себя на даче, в Дмитровском районе. Дешевле и как-то сподручнее. Я с большим уважением отношусь к идее global Russians, которую пропагандирует журнал Сноб и уважаемый мною Владимир Яковлев. Но себя никаким global не ощущаю. Мне нравится быть просто русским.  "Русский - ты сумасшедший", -- как говорил когда-то Роман Григорьевич Виктюк. Свалить на Запад мне не хотелось даже в самые унылые советские времена. Туда ведь гонит тоска и надежда, что там-то будет лучше. А у меня никакой тоски не было ни тогда, ни теперь. И чего, спрашивается, тогда туда переться? Жить надо там, где тебя ждут, любят и хотят. Не исключаю, что если Бог даст дожить до глубокой старости и мне не захочется обретаться в большом городе, с которым связано слишком много боли и расставаний, я тогда уберусь в какую-нибудь Лозанну или Орел, с которым у меня ничего еще не было. Но до этих пунктов в моем маршруте, хочется надеяться, еще далеко.

АК: Скажи, а почему ты, прекрасно пишущий человек, не заведёшь свой блог?

СН: Для этого тоже должна быть жгучая потребность. Плюс железобетонная уверенность, что любое мычание, которое ты можешь издать по самым разным поводам, представляет какой-то интерес. Нет у меня ни этой потребности, ни этой уверенности. К тому же воспитание не позволяет мне не отвечать на адресованные мне письма. Я считаю, что это прескверный тон. По этой же причине не завожу автоответчик, принуждающий отвечать на все звонки. Лишние контакты мне в тягость. А как их избежать в случае, если ты заводишь свой блог? И вообще, имеет смысл это делать только тогда, когда ты готов быть предельно откровенен с другими блоггерами. Наверное, по своей природе я больше наблюдатель, чем эксгибиционист.

АК: Тебя же никто не просит откровенничать. Это же может быть просто заметками на полях. Как и твоя книга, которую ты, лентяй, до сих пор не написал.

СН: Я все-таки человек гуттенберговской эпохи. Сама по себе идея книги вызывает у меня абсолютный трепет. Как сказал Генрик Ибсен: "Писать -- значит подвергать себя самого самому строгому суду". Наверное, к этому суду  я еще не готов. Слепить книгу из своих старых заметок и интервью -- неохота. Написать все заново -- ну это как прожить еще одну жизнь. Но ты прав! Планы на ближайший год: завести блог, написать книгу, посадить еще одно дерево... А чего бы тебе хотелось?

АК: Я хочу, чтобы "Citizen K" выходил не 4 раза в год.  А хотя бы шесть!  У меня б тогда не было проблем с квартплатой.

СН: Ну уж нет. Четырех номеров пока вполне хватит. Просто пиши сам больше и чаще. А я тебя всегда буду печатать.

Smagazine.ru

Додати коментар

Ім'я, Прізвище* E-mail Захист від спаму* Текст повідомлення*  

Додати коментар