Дэвид Ремник, «The New Yorker»: «Управление журналом — это мягкий диктат»

— Как вообще становятся главными редакторами The New Yorker?

— Это очень странная история. У нас был главный редактор Тина Браун, такая перестроечная по духу женщина. Журнал же очень старый — ему 86 лет. И даже в жизни великих журналов бывают моменты, когда нужно что-то менять. Вот она именно это и сделала в начале девяностых. А потом в 1998 году она вдруг ушла, сама. Я в это время был просто автором, даже не редактором. «Нью-Йоркер» принадлежит одной семье Ньюхаусов. По просьбе Сэмюэля Ирвина Ньюхауса я написал одну записку, у нас состоялся один разговор — и за выходные я стал главным редактором журнала. В нормальном мире, в The New York Times например, ты поднимаешь по карьерной лестнице. У меня вышло не так.

— Что вы такое написали в этой записке?

— Да чепуху какую-то. Я, честно говоря, плохо помню. Мы должны делать то, должны делать се. В чем-то из этого был смысл, в чем-то нет. Но Ньюхаусу нужен был редактор, а у меня по крайней мере была какая-то репутация писателя. Ну и он рискнул. Я тогда не понимал, что это значит — быть главным редактором журнала. Я не знал, как общаться с владельцем, что делать. При этом уже через несколько месяцев у нас появилась мощная история: расследование Сеймура Херша — того самого, что в молодости писал репортажи из Вьетнама про то, как американские солдаты уничтожают местные деревни. Он сделал репортаж о коррупционных связях Саддама Хусейна и русских официальных лиц, включая Примакова. Текст прочли фактчекеры и юристы, я прочел его раз сто, другие редакторы. Я знал по своему опыту в Washington Post: редактор в таких случаях звонит издателю, владельцу — хотя бы предупредить. Существовало правило: no surprises. Потому что это их газета, их журнал. У меня нет иллюзий, что это я им владею. Я рассказал Ньюхаусу, что мы собираемся опубликовать. Возникла до-о-олгая пауза. И потом он сказал: «Звучит очень интересно». Все. Это был сигнал: это моя вещь, и я ее должен делать так, как считаю нужным. Это моя ответственность и моя свобода. И свобода моих коллег.

— Ну вы же все равно общаетесь?

— Иногда. Каждую пятницу я посылаю ему гранки тех статей, которые могут быть ему интересны, чтобы он мог прочесть их в выходные. Но к этому моменту они уже отправлены в печать, и уже поздно что-либо менять. Был случай, когда я позвонил ему и между делом сказал: кстати, мы публикуем репортаж про Абу-Грейб, тоже Херша. Он ответил что-то вроде «о'кей, спасибо». И все. Ну слушайте, он вообще-то владеет большой компанией: кабельное телевидение, газеты, Vogue, Vanity Fair, Glamour. «Нью-Йоркер» на этом фоне — неплохой бизнес, но это не Vogue. При этом мы продаем миллион бумажных копий, и у нас постоянно растет аудитория в интернете, в том числе и в айпэде, который вы на меня сейчас наставили.

— Раз уж вы заговорили о Condé Nast. Вы же сидите с ними со всеми в одном здании на Таймс-сквер.

— Мы переезжаем, между прочим.

— Да вы что? Мы тоже. На «Тульскую».

— Правда? Как жалко.

— И мне.

— А мы переезжаем на Ground Zero.

— Но там же ничего нет?

— Будет, это вопрос пары лет. Я думаю, это просто дешевле, тут исключительно вопрос стоимости недвижимости.

— У вас же легендарное здание, там фильмы снимают. Как этот мир изнутри выглядит? Что у вас в этом лифте происходит?

— А! «Дьявол носит Prada»? Лифт — это и правда целое приключение. Ну вообще, сотрудники «Нью-Йоркера» в этом здании смотрятся как такие ботаники с математического факультета. Мы не такие гламурные, как наши коллеги. Грейдон Картер говорил мне, что ему интересно следить за тем, как новые люди в Vanity Fair с каждой неделей одеваются все лучше. А в «Нью-Йоркер» я могу прийти в джинсах. И сейчас я в пиджаке, только потому что здесь холодно. Ну по крайней мере для меня. Что касается фильма, то это скорее карикатура. Я дружу с Анной Винтур, она выдающийся редактор. Она делает удивительные вещи, я бы за миллион лет так не научился. Она великолепна. Я спрашивал ее сотрудников: с ней действительно так ужасно работать? В фильме она ведь выглядит жутко. Они сказали: «Главное, что у нее есть: она знает, чего хочет». Она уверена в себе. Худшая вещь для лидера — не знать, чего он хочет, не посылать ясные сигналы. Это не значит, что ты не должен советоваться с другими, ни с кем не говорить. Но это не земство. В некотором роде управление журналом — это мягкий диктат.

— Грейдон Картер действительно рассказывает журналистам, которые к нему приходят на работу, о правиле семи комнат?

— Я думаю, да. Это хорошее правило. Он имеет в виду зоны доступа. Если ты однажды пожал руку Бараку Обаме, то ты, вероятно, находишься во второй комнате. Если же ты друг Барака Обамы и смотришь с ним баскетбол, то ты в шестой или седьмой комнате. Журналисты иногда добираются до середины, но очень-очень редко выше. Если говорить серьезно, то важная часть нашей работы — это оказывать давление на власть: очень сложно следить за тем, что происходит в этих верхних комнатах. Да, существуют документы, есть возможность взять интервью. Но история доказывает снова и снова: чтобы узнать, что сказал Горбачев Ельцину, а Ельцин — Волошину, нужно время. В этом разница журналистики и истории. Если бы, когда я жил в России в начале девяностых, я смог прочесть дневник Черняева (дневник помощника Горбачева Анатолия Черняева за 1991 год был опубликован в 1997 году. — Прим. ред.), это была бы фантастика. Потому что он как раз тогда был в одной комнате с властью... А где вы вообще прочли об этих комнатах?

— В книжке «Как потерять друзей и заставить всех тебя ненавидеть».

— О, это безумная книга! И довольно нелицеприятный портрет Грейдона. Я думаю, что там все очень-очень сильно преувеличено. Это Тоби Янг, да? Это карикатура, конечно. Смешная карикатура.

— Как все-таки строится работа внутри редакции The New Yorker?

— У нас нет короля и свиты. Есть несколько редакторов, невероятно влиятельных. Они знают вещи, о которых я понятия не имею. Ну и не надо забывать, что авторы важнее редакторов: Джон Апдайк был в свое время гораздо важнее, чем любой редактор. Это был какой-то подарок от бога. Незаменимый совершенно человек, писал до самого конца, буквально из больницы. На редколлегиях в основном происходит планирование. Что будет на этой неделе, что на следующей. У нас есть специальная встреча по вторникам, где мы обсуждаем только идеи. Туда приходят самые разные люди, в том числе фактчекеры, редакторы среднего звена и авторы. Всего человек 10–15. На каждую встречу приходят разные люди. И все обязаны принести три идеи. Мы все эти идеи кладем в корзину — обычный вордовский файл.

— Хотелось бы, конечно, посмотреть на этот файл.

— С большинством идей потом ничего не происходит. Кто-то предлагает сделать профайл Саркози, кто-то — написать об издательской программе Amazon. Если автору нужна идея, он лезет в этот документ и выбирает то, что хочет. Я никому не приказываю: мол, ты должен написать об этом. Так в некоторых газетах делают, но не у нас. И если мне какая-то тема кажется слишком скучной, я говорю: «Может, придумаем что-то другое?» Одним словом, это всегда разговор. По моему опыту, лучшие идеи приходят от авторов — ведь моя задница всегда в офисе. Ну еще я бываю в метро и дома. Вот я приехал в Россию — для меня это отпуск. Но в Нью-Йорке у меня очень ограниченная жизнь. А авторы бывают везде и всюду. Есть масса блестящих репортеров, которые о чем угодно пишут хорошо, адекватно и, главное, ясно. Но они не апдайки и не бродские. Когда я начинал, у меня была мечта использовать писателей как репортеров. Последний раз в Америке так было в 60-е и 70-е, когда Норман Мейлер писал о марше на Пентагон. Но в действительности писатели должны писать прозу, а не звонить людям и задавать им неудобные вопросы... Я понимаю, что нон-фикшн можно писать совершенно по-разному: это не только расследования, это могут быть и наблюдения. Но все равно, если переучивать правшей писать левой рукой — в результате не всегда получается что-то хорошее.

— А бывает так, что рекламный отдел от вашей редакции чего-то просит?

— К счастью, наш рекламный отдел понимает, что такое «Нью-Йоркер». Вы знаете, очень легко продавать журнал под названием «Лыжи», потому что там всегда будет много материалов про катание на лыжах. Соотвественно понятно, что там надо рекламировать. А что такое «Нью-Йоркер»? Ну, нечестно было бы сказать, что у рекламы к нам нет совсем никаких запросов. Вот у нас есть два номера в году про стиль. Они появились только из-за рекламы. У нас есть один номер под названием «Путешествия». Но чтобы мы написали хорошую статью про нефтяную компанию, а нефтяная компания дала бы нам за это рекламу — такого, конечно, не может быть. Это чудовищный, кошмарный грех, и все, кто хоть как-то соприкасается с подобным дерьмом, должны быть преданы анафеме.

— У вас же еще невероятно строгая система проверки фактов?

— Фактчекерами у нас работают очень молодые люди: они все примерно как ваши редакторы. Многие из них совершенно выдающиеся люди. Скажем, Юлия Йоффе работала фактчекером, при этом она знает русский и испанский. Кто-то говорит по-китайски, кто-то по-арабски, кто-то на урду — мы же много пишем про Пакистан, к счастью или к несчастью.

— Они обзванивают ваших героев в Пакистане?

— Еще как. Каждый источник. За самыми редкими исключениями, когда дело касается безопасности. Они должны уточнить абсолютно каждый факт. Не только имена или фамилии — абсолютно все. Если мы с кем-то проверяем цитаты и это человек говорит: «Нет-нет-нет, я этого не говорил», тогда мы говорим: «А у нас есть аудиозапись». Или заметки. Иногда проверка занимает недели. Когда мы публиковали статью о сайентологии в Голливуде, проверка фактов заняла месяц. И не только по юридическим причинам, а просто потому, что это сложное журналистское дело. 

«Нью-Йоркер» — это не музей. Его природа состоит в том, что каждую неделю он новый».

— Как вы уже сказали, The New Yorker 86 лет. У нас старше разве что газета «Известия».

— И «Вокруг света»!

— У вас же наверняка есть какие-то старые сотрудники, носители традиции, так сказать.

— У нас много людей, которые хорошо помнят Уилльяма Шона, который был главным редактором до 1987 года. У нас работает Роджер Энджелл. Блестящий редактор, руководил отделом литературы. Замечательный спортивный обозреватель, особенно хорошо разбирается в бейсболе. Ему 91 год, он ходит на работу каждый день. Пишет все время, в основном на сайт.

— Много интересного рассказывает?

— Конечно, но поймите, у нас там не ностальгический фестиваль, мы работаем здесь и сейчас. Журнал — это не музей. Его природа состоит в том, что каждую неделю он новый. Вы это знаете не хуже меня.

— Мы раз в две недели выходим.

— Раз в две недели? О, значит, у вас полно времени.

— У «Нью-Йоркера» за почти век сменилось всего пять главных редакторов. Уилльям Шон, скажем, занимал эту должность 35 лет. Вы готовы к такому?

— Помните, как назывался один из фильмов про Бонда? «Никогда не говори «никогда».

Илья Красильщик, Афиша

Додати коментар

Ім'я, Прізвище* E-mail Захист від спаму* Текст повідомлення*  

Додати коментар